О чем молчат мертвые - Страница 42

Может быть, поэтому Чет решил, что должен присутствовать на всех интервью. Потому что никакого другого повода для этого Дэйв не видел. В первые недели расследования они почти ничего не скрывали от журналистов. Утаили только, что нашли сумочку Хизер и что к ним поступали звонки о том, что девочки якобы находятся то в Южной Каролине, то в Вирджинии, то в Западной Вирджинии, то в Вермонте, и в самых разных состояниях: то целые и невредимые, то связанные и с кляпом во рту, то купающиеся и играющие, то едящие гамбургеры. Все эти шутники думали, что помогают родителям не терять надежды, но на самом деле только причиняли им еще больше боли.

– А вы… а как вы… – Репортер из газеты «Стар», дряхлый старикашка в старомодной шляпе и с узким галстуком, не знал, как подступиться, но Дэйв уже догадывался, какой вопрос он хочет задать. – Вы все еще надеетесь, что ваши дочери живы?

– Разумеется, да. Надежда – это последнее, что у нас осталось.

Обоюдная амнезия, замок в Баварии, знатный чудак, всегда мечтавший иметь двух золотоволосых дочерей, но никогда и ни за что не способный причинить им вреда.

– Нет! – вдруг выпалила Мириам.

Честер, сидевший до сих пор в углу комнаты, напрягся, словно опасаясь, что сейчас ему придется вмешаться. Неужели детектив наконец-то все понял? Неужто он знал, что Дэйв в этот момент хотел ударить жену? Ведь уже не в первый раз за последний год Дэйв с трудом подавлял в себе это желание. Журналисты, казалось, тоже были поражены, словно Мириам только что нарушила какое-то негласное правило скорбящей матери.

– Простите мою жену, – вмешался Дэйв. – Она слишком эмоциональна, а у нас сейчас очень тяжелые времена…

– Хватит, Дэйв, – отрезала его супруга. – Сегодня я не более эмоциональна, чем была вчера или буду завтра. Хотела бы я ошибаться. Но если я не приму факт их смерти, то как мне жить дальше? Как?

Журналисты не сделали ни одной пометки в своих блокнотах за время этой вспышки. Как и все, кто оказался бы на их месте, они старались защитить Мириам, поэтому решили, что она говорит так от горя. Репортеры должны быть циничны, хотя, может, они таковыми и были, когда описывали истории наподобие Уотергейтского скандала. Но по опыту Дэйва они были одними из самых наивных и оптимистичных людей, которых он когда-либо встречал.

– Еще раз прошу прощения, – сказал он, даже не понимая, за что извиняется в этот раз.

Через секунду Мириам тоже кивнула и чуть наклонилась к мужу, чтобы он снова обнял ее за плечи.

– Так тяжело, – сказала она. – Надеяться и в то же время горевать… Что бы я ни делала или ни говорила, мне кажется, что я предаю девочек. Мы просто хотим знать.

– Вы, наверное, не перестаете думать о них ни на секунду? – спросила девушка из «Лайт».

Этот вопрос застал Дэйва врасплох. Хотя бы потому, что раньше его никто не задавал. Сможете ли вы жить с этим дальше? Стараетесь ли вы забыть? Все это было ему знакомо. Но думают ли они о девочках ежесекундно? Разумеется, в его жизни были моменты, когда Дэйв не думал о дочерях, но сейчас он не мог припомнить таких моментов. Даже когда он готовил ужин, то учитывал вкусы дочек – опять мясной рулет? Останавливаясь перед светофором, он заново переживал тот день, когда они с девочками обсуждали проблемы социального страхования и удивлялись, откуда на дорогах в четыре часа дня так много машин. Нам будут давать деньги, когда мы состаримся? Круто! И даже когда он представлял, как подкарауливает Джеффа Баумгартена возле его дома в Пайксвилле и переезжает его на своем «Фольксвагене», не дав ему даже забрать утреннюю газету из почтового ящика – даже тогда он думал о Санни и Хизер. Каждый раз, когда Дэйв видел журнал «Нью-Йорк» с рекламой рома «Рон Рико» на оборотной стороне, он вспоминал, как Санни возмущалась ее пошлостью, а Хизер хихикала над еженедельным конкурсом «Угадай слово». Каждая деталь: рухнувший шалаш, который девочки построили на заднем дворе, пустая зеленая банка из-под пива «Дженеси», потрепанный голубой халат Мириам – все напоминало ему о дочерях. Здравый смысл подсказывал, что так не могло продолжаться, что рано или поздно вся боль должна была исчезнуть, но Дэйв не хотел этого. Он чувствовал себя единственным маяком во тьме, который подсказывал девочкам дорогу домой.

Даже сейчас его мозг лихорадочно работал, полностью лишая Агнихотру смысла. Он пытался деликатно обсудить эту тему с другими последователями этого учения, но Эстель Тёрнер давно умерла, а Герберт после ее смерти уехал в Северную Каролину, сказав, что ему нужно сжечь все мосты, чтобы спокойно жить дальше. Дэйв как-то звонил ему насчет девочек, но Герберт, казалось, немного обиделся, что ему напомнили о прошлой жизни в Балтиморе, и вывернул разговор абсолютно в другое русло. Так что закончилось все тем, что они больше говорили о Герберте с его многочисленными разочарованиями и потерями.

– Понимаешь, приятель, я так и не нашел себя, – то и дело повторял Тёрнер. Ничто теперь не имело для него значения, кроме Эстель. Даже от смерти собственной дочери он отмахнулся, как от очередного духовного испытания, части его чертового пути.

В Балтиморе жили и другие последователи культа пяти огней. Все они были невероятно добры к Дэйву в последние двенадцать месяцев и постоянно угощали их с Мириам, как она иронично говорила, бесконечным запасом бобовой запеканки. И все же даже эти новые друзья расстраивались, когда Дэйв намекал, что их общий ритуал был недостаточно силен, чтобы помочь ему пережить утрату. Какой в нем был смысл, если он даже не мог очистить разум для медитации? Наверное, ему следовало прекратить эти ритуалы, пока он не найдет душевный покой, или лучше было продолжать медитировать во время каждого рассвета и заката, пока он не сможет очистить голову от мыслей и погрузиться в небытие? Сейчас ритуал уже подходил к концу, но Дэйву так и не удавалось достичь спокойствия и удовлетворения. Теперь он начал воспринимать Агнихотру, как ее воспринимала Мириам – замечая лишь запах коровьего дерьма и жирную копоть на стенах.