О чем молчат мертвые - Страница 62

Бывали моменты – как правило, после бутылочки-другой вина и в хорошей компании, когда у Мириам появлялись мысли доверить кому-нибудь свой секрет. Кому угодно, но только не мужчине. Вообще Мириам легко могла познакомиться и переспать с парнем, но более близких отношений не хотела, а мужчины приняли бы ее действия за намек на что-то более серьезное. Так что друзей-мужчин у нее не было, зато были подруги, включая некую Бет, которая однажды чуть не выдала ей свои личные секреты. В свои тридцать семь она училась на антропологическом факультете – казалось, Остин был заполонен людьми, которые решили всю свою жизнь посвятить студенчеству. Задержавшись допоздна на одной вечеринке, эта женщина согласилась посидеть с Мириам в бассейне с гидромассажем на заднем дворе. По мере опустошения бутылки вина Бет начала рассказывать о глухой деревушке в Белизе, где она прожила несколько лет.

– Там было как в сказке, – сказала она. – Пожив там, я начинаю сомневаться, что магический реализм – это всего лишь литературный жанр. По-моему, все это правда.

Затем Бет начала говорить что-то об изнасиловании, правда, очень сумбурно. Похоже, она забыла о существовании личных местоимений, из-за чего стало невозможно понять, была ли она жертвой или сторонним наблюдателем, который не мог ничего сделать. Они вместе с Мириам плясали вокруг костра своего прошлого, отбрасывая на землю красивые тени, которые позволяли придумывать какие угодно концовки их рассказов. Но после того случая они, к огромному облегчению Мириам, да и Бет, наверное, тоже, больше не беседовали по душам. Они даже почти не виделись с тех пор.

На следующем светофоре Мириам открыла блокнот, чтобы уточнить адрес, где у нее была назначена первая встреча. Мужчина, переходивший улицу, внимательно посмотрел на нее, и, представив себя его глазами, Мириам поняла, что она вполне самодостаточная женщина, хоть и не в самом привычном смысле этого слова. У нее все было хорошо в финансовом плане, пусть и пришлось начинать с малого. Она держала в руках дорогой бежевый блокнот и была одета в легкое вязаное платье от Джоаны Васс и туфли, а ехала на иномарке с кондиционером – все это позволяло ей называть себя успешной. Но ее больше интересовало создание новой личности, Мириам Толс, способной жить без страданий и не оглядываться назад. Трудно было быть миссис Бетани и оставаться при этом Мириам Толс. Мириам Толс была словно конфета, покрытая нетающей оболочкой, которая держала весь шоколад, от которого пачкались руки, внутри.

– Но они тают, – возмущенно жаловалась Хизер, показывая руки, перепачканные оранжевой, желтой, красной и зеленой краской. – Зачем они врут?

– В рекламах всегда врут, – глубокомысленно заметила Санни. – Помнишь, мы как-то заказали сто кукол из комикса «Модель Милли», а они оказались такими крошечными. – Она чуть-чуть раздвинула большой и указательный пальцы, чтобы показать, насколько маленькими были куклы и насколько большой – ложь.

Все еще ожидая, пока загорится зеленый, Мириам бросила взгляд на календарь: 24 марта. О господи… Тот самый день. В первый раз он настал для нее неожиданно, в первый раз она легла спать, не думая о том, что завтра будет так называемая годовщина, в первый раз не проснулась в поту от ярких кошмаров. Видимо, здесь сказалось, что весна в Остине совсем не такая, как в Балтиморе: к концу марта здесь уже довольно жарко. Сказалось, что Пасха прошла рано – а после Пасхи ей всегда становилось легче, ведь это значило, что она пережила еще один год без дочерей. Если бы они были живы… Боже, если бы они были живы, Санни было бы уже двадцать три, а Хизер – почти двадцать!

Но они не были живы. Если она и могла быть в чем-то уверена, то только в этом.

Гудок, затем еще один и еще – и Мириам почти машинально резко рванулась вперед. Она пыталась придумать причины, отчего девочки были бы рады, что не дожили до этого времени. Потому что Рейган стал президентом? Но она сомневалась, что они пожертвовали бы жизнями, чтобы избежать этого. Музыка стала лучше, да и одежда, одновременно модная и практичная, теперь нравилась ей куда больше – не вся, конечно, но все же… Им бы понравился Остин, пусть многие местные и говорили, будто он развалился и стал гораздо хуже, чем раньше. Они могли бы задешево отучиться в колледже, веселиться в клубах, есть бургеры в мексиканском ресторане, попробовать мигас в «Лас Мананитас» или ледяную «Маргариту» в «Хорхе», ходить за покупками в «Здоровую еду», где умудрялись продавать одновременно органическую (развесное пшено) и нездоровую (пять сортов сыра бри) пищу. Подросшие Санни и Хизер унаследовали бы чувство юмора матери и согласились бы, каким абсурдным иногда бывает Остин и как здесь здорово несмотря ни на что. Они могли бы здесь жить.

Или умереть. Здесь ведь тоже умирали люди. Их убивали на стройках. Отправившись из пригорода за покупками в центр, они погибали в автокатастрофах по вине какого-нибудь пьяного водителя. Тонули во время наводнения в восемьдесят первом году, когда на День памяти уровень воды поднялся так быстро и случилось это так внезапно, что улицы превратились в опасные реки.

Мириам втайне верила – или втайне находила себе оправдание, – что смерть была предначертана ее дочерям судьбой, что, если бы она отправилась в прошлое и изменила события того дня, ей удалось бы лишь немного отсрочить трагедию и изменить ее обстоятельства. Судьба отметила девочек еще при рождении, и их мать не могла ничего предотвратить. Такова же одна из странных особенностей воспитания приемных детей – тебе всегда кажется, что есть какие-то биологические факторы, которые нельзя контролировать. Мириам в свое время думала, что это нормально, и поэтому она приняла для себя реальность, которую биологическим родителям – именно биологическим, а не кровным, хотя даже в доброжелательном Остине нередко можно было услышать это бестактное выражение, – принять было сложнее. Она не могла полностью контролировать своих детей.