«Пошло оно все к черту, – подумала она и резко свернула налево под запрещающий знак. – Поеду в Бартон-Спрингс».
Но, проехав один квартал, Мириам все-таки вернулась к своему первоначальному маршруту. Дела на рынке недвижимости в Остине шли все хуже. Она не могла позволить себе рисковать клиентами.
– А ты соображаешь быстрее, чем кассовый аппарат, – заметил Рэнди, управляющий магазина.
– Простите?
– Новый кассовый аппарат сам считает сдачу, думает за тебя. Но ты, как я посмотрю, не даешь ему подумать. Ты всегда на шаг впереди, Сильвия.
– Сил, – сказала она, поправляя форму, которую они были обязаны носить, – швейцарский национальный костюм, дополненный облегающим лифчиком и пышными рукавами. Все девушки просто ненавидели эту форму с глубоким декольте, выставляющим грудь напоказ, стоило им наклониться, чтобы достать с витрины сыр или колбасу. Зимой они надевали под платье водолазку, но сейчас, в апреле, этот трюк не проходил. – Сил, а не Сильвия.
– Ты даже кусок дерьма в целлофан завернуть не сможешь, – продолжил ее начальник. – Никогда не видел, чтобы кто-то не мог управиться с рулоном целлофановой пленки. И продавать ты ни черта не умеешь. Если кто-то покупает копченую колбасу, ты должна втюхать еще и горчицу. Если кому-то нужна маленькая подарочная корзина, уговори купить большую.
«Но мы не получаем процента с продаж», – хотела сказать она. Однако ей было ясно, что делать этого не стоит. Она одернула правый рукав, и левый соскользнул с плеча, а когда одернула левый, то соскользнул правый. Ладно, пусть Рэнди смотрит на ее голое плечо.
– Похоже, тебе не нужна эта работа, а, Сильвия? – усмехнулся он.
– Сил, – снова поправила она. – Это сокращенно от Присцилла, а не от Сильвия. – Она старалась придумывать себе новые имена сама. Теперь ее звали Присцилла Браун, и ей было двадцать два года, по имевшимся у нее документам: свидетельству о рождении, страховке, паспорту и другим – в общем, по всем, кроме водительских прав.
– А ты избалованная, не так ли?
– Простите?
– Ты же никогда в жизни не работала. Ты сказала, что в средней школе тебе работать не разрешали, но теперь ты… где? – Управляющий заглянул в бумаги. – Колледж Фэрфакса? Папина дочка, верно?
– В смысле?
– В смысле он постоянно отстегивал тебе карманные деньги, так что и работать не надо было. Испортил тебя.
– Наверное.
О да, испортил, это точно!
– Так вот, продажи упали, – заявил Рэнди. – Причем это тянется с самого Рождества, если тебе интересно. А теперь мне нужно все исправить и…
Он выжидательно посмотрел на нее. Она всегда этого боялась. С тех пор как Сил пришлось самой о себе заботиться, она много раз оказывалась в подобной ситуации, пытаясь выдержать разговор с работодателем. Но это было чертовски трудно: сами слова были ей более-менее знакомы по отдельности, но понять общий смысл она не могла. А больше всего она опасалась, что кто-то специально не договаривал предложение, надеясь, что она сама его продолжит. Но что, если бы она ответила что-нибудь совсем невпопад? Даже сейчас она, например, хотела сказать: «…и ввести в продажу новую линию низкокалорийных продуктов». Но Рэнди явно собирался поднимать уровень продаж по-другому. Он имел в виду: «Вот дерьмо, да ты уволена!» Опять.
– Ты не очень-то общительная, – заметил управляющий. – И неглупая, но продажи – не твое.
– Не знала, что я работала в продажах, – сказала она, и ее глаза наполнились слезами.
– Ну, ты ведь продавщица, – недоумевающе сказал ее шеф. – Это твоя должность. Продавщица.
– Я исправлюсь… и с продажами, и с упаковкой. Я могу… – Она посмотрела на Рэнди из-под мокрых ресниц. На него ей повлиять не удастся. Инстинкты никогда не подводили ее в таких случаях. – Вы засчитаете сегодня за целый день? Или я должна доработать оставшиеся часы?
– Как хочешь, – отозвался мужчина. – Хочешь – дорабатывай еще четыре часа, они твои. Не хочешь – я тебе просто за них не заплачу.
На секунду ей пришла в голову мысль снять с себя форму и уйти в одном нижнем белье. Она однажды видела такое в кино, и это выглядело очень эффектно. Но здесь не было никого, кто мог бы разделить с ней радость увольнения. Молл в это время обычно пустовал, и это было частью проблемы. Даже самая добросовестная и полная энтузиазма продавщица не смогла бы сейчас продать и кусок сыра. Но Рэнди нужно было кого-то уволить, и выбор пал на нее, что выглядело вполне оправданным: ее наняли последней, из всех продавцов она наименее компетентна и наиболее нелюдима. Сил не пыталась, по выражению Рэнди, «втюхать» людям товар. Скорее даже наоборот, отговаривала людей от покупок, особенно если те брали вонючий сыр с плесенью, который ей так и хотелось выбросить.
Это была уже вторая работа, которую она потеряла за последние восемь месяцев. И причины были всегда одинаковыми. Необщительная. Безынициативная. Она хотела поспорить, что на таких низкооплачиваемых работах, как эта, начальство просто не имеет права требовать от сотрудников проявления инициативы. Сил знала, как скоротать долго тянувшиеся часы на работе. Она умела бороться со скукой лучше, чем кто-либо другой. Неужели этого было не достаточно? Очевидно, нет.
Сил поняла, что Рэнди не будет к ней благосклонен, еще на собеседовании в ноябре, когда они впопыхах набирали людей перед рождественской распродажей. Она знала, что защиты с его стороны ей не видать. Рэнди был геем, но дело было не в этом. Она ведь все равно не стала бы с ним спать ради того, чтобы сохранить работу. Просто одни люди относились к ней хорошо, а другие – нет, и она уже давно отчаялась понять, почему это происходило. Главное – она всегда могла понять, кем может манипулировать, а кем нет. Например, она знала, что дядя был рад о ней заботиться, тогда как тетушка ее просто ненавидела. Казалось, впечатление о ней складывалось у людей в первые же минуты знакомства, и потом с этим ничего нельзя было поделать.